Ещё один пример связи языка и сознания.
Давайте представим: снимается мультфильм, в котором оживает неживое. Ложки, вилки, столы, мосты, звёзды, дождь… Нам с вами нужно выбрать актёров для озвучания. Чей голос вы подарите вилке? Мосту? Дождю? Ложке?
А теперь попробуем угадать: на роли вилки и ложки большинство из вас подбирали актрис, а для моста и дождя – актёров.
Такой вывод сделан на основе эксперимента Марии Сера. Вместе с коллегами она показывала испанцам и французам предметы и просила наделить их голосом для мультфильма. Вилка, к примеру, говорила у французов женским голосом (la fourchette), а у испанцев – мужским (el tenedor). Зато французская кровать (le lit) оказалась мужчиной, а испанская (la cama) – женщиной. Вы наверняка уже догадались, что целью Марии Сера было выявить связь между языком и мышлением, а именно – как род слов влияет на наше восприятие предметов.
Вообще грамматический род – неоднозначная категория. Если с людьми всё понятно – папа, брат и мальчик мужского рода, а мама, сестра и девочка – женского, то почему мы считаем вилку или погоду ей, а стол или ураган – им? Что именно в округлости/ мягкости/ твёрдости предметов даёт на это основание? Особенно если слова разного рода синонимичны (например, уныние – печаль). Логического объяснения нет, но именно так обстоят дела в русском, немецком, испанском, французском, румынском, чешском, шведском и многих других языках. Они в случайном и необъяснимом порядке наделяют женственностью или мужественностью неодушевлённые вещи, а иностранцы, которые учат эти языки, потом мучаются. Английский в этом смысле – счастливое исключение. Всех, кроме людей, он зовёт it. Перестроиться на эту логичную систему непросто, и иностранцы упорно продолжают присваивать вещам род. Наверняка каждый преподаватель английского не раз отучал студентов говорить что-то вроде «This is a table. He is brown» (а испанцы сказали бы she – потому что стол женского рода, la mesa).
С другой стороны, носителям английского не доступны многие смыслы, скрытые в категории рода. Давайте вспомним стихотворение «На севере диком стоит одиноко…» В оригинале у Г. Гейне сосна – мужского рода (der Fichtenbaum), а пальма, о которой она, то есть он, мечтает, – женского (die Palma). Эту романтику не способно передать английское it, поэтому переводчикам приходится попотеть, например, использовав притяжательные прилагательные его/её (his/her).
Но даже если язык способен выразить род вещей, он может не донести смысла из другого языка. Например, нет романтической составляющей и в каноническом переводе М. Лермонтова. Сравните с вариантом Ф. Тютчева.
На севере диком стоит одиноко
На голой вершине сосна
И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
Одета, как ризой она.
И снится ей все, что в пустыне далекой,
В том крае, где солнца восход,
Одна и грустна на утесе горючем
Прекрасная пальма растет. (М. Лермонтов)
На севере мрачном, на дикой скале
Кедр одинокий под снегом белеет,
И сладко заснул он в инистой мгле,
И сон его вьюга лелеет.
Про юную пальму все снится ему,
Что в дальных пределах Востока,
Под пламенным небом, на знойном холму
Стоит и цветет, одинока... (Ф. Тютчев)
Таких примеров множество. Родственные нам славянские языки затрудняются с переводом названия «Сестра моя – жизнь» Б. Пастернака, просто потому что жизнь (живот) в них мужского рода. Русский не способен передать романтики отношений человека (l'homme) и женской сущности французского моря (la mer) в стихотворении «Человек и море» Ш. Бодлера. И только испанцы, глядя на прибой, вспоминают «Оду морю» П. Неруды, где море уже мужского рода (el mar) бьётся о камни женского рода (la piedra) и целует и ласкает их.
Наверное, в этом и есть одно из главных преимуществ изучения языков – открытие мира, где всё по-другому, и привычные вещи видятся в кардинально новом свете.
Источник: Гай Дойчер «Сквозь зеркало языка»